Что наш язык земной пред дивною природой? С какой небрежною и легкою свободой она рассыпала повсюду красоту и разновидное с единством согласила! Но где, какая кисть ее изобразила? Едва-едва одну ее черту с усилием поймать удастся вдохновенью... Но льзя ли в мертвое живое передать? Кто мог создание в словах пересоздать? Невыразимое подвластно ль выраженью?.. Святые таинства, лишь сердце знает вас. Не часто ли в величественный час вечернего земли преображенья, когда душа смятенная полна пророчеством великого виденья и в беспредельное унесена, – спирается в груди болезненное чувство, хотим прекрасное в полете удержать, ненареченному хотим названье дать – и обессиленно безмолвствует искусство? Что видимо очам – сей пламень облаков, по небу тихому летящих, сие дрожанье вод блестящих, сии картины берегов в пожаре пышного заката – сии столь яркие черты – легко их ловит мысль крылата, и есть слова для их блестящей красоты. Но то, что слито с сей блестящей красотою – сие столь смутное, волнующее нас, сей внемлемый одной душою обворожающего глас, сие к далекому стремленье, сей миновавшего привет (как прилетевшее незапно дуновенье от луга родины, где был когда-то цвет, святая молодость, где жило упованье), сие шепнувшее душе воспоминанье о милом радостном и скорбном старины, сия сходящая святыня с вышины, сие присутствие создателя в созданье – какой для них язык?.. Горе́ душа летит, все необъятное в единый вздох теснится, и лишь молчание понятно говорит.
Василий Жуковский